Алла Шендерова
Что придумал Стоун? Да ничего особенного. Шесть лет назад в «Дикой утке» (впоследствии он превратил этот спектакль в свой единственный пока фильм), потом в «Доме Ибсена» и «Трех сестрах» он пересказал по-новому классические сюжеты, транспонировав жизнь героев Ибсена и Чехова на жизнь сегодняшних людей. Вы скажете, что театр последние лет двадцать только тем и занимается,— и будете правы. Но тут все дело в музыкальном слухе: Саймон Стоун стал первым и пока единственным, кто сделал это точно так, как делают в музыке,— радикально сменил тональность, целиком сохранив мелодию.
Вот поэтому актерам Театра Базеля ни на секунду не надо притворяться, что они живут во времена Чехова или что они хоть и сегодняшние, но «недотепы» (слово Фирса из «Вишневого сада»), которые не умеют вписываться в жизнь, и она «глушит их как сорная трава» (это уже из «Трех сестер»). Весь этот сочный, смачный, жирный и трудноусваиваемый в XXI веке мимесис им ни к чему.
Взяв в помощники художницу Лиззи Клачан и драматурга Констанце Каргла, режиссер и демиург Саймон Стоун помещает актеров в такие предлагаемые обстоятельства и такую среду (на сцене настоящий двухэтажный дом и маленький дачный участок), что они сами собой становятся чеховскими персонажами. Власть Стоуна распространяется и на зрителей. Кто-то считывает все чеховские мотивы (скажем, громогласный Виктор, единственный здесь солдафон, обладатель табельного оружия,— в него превратился чеховский Соленый — заявляет, что стреляет только чаек; а Наташа в финале поступает как Лопахин из «Вишневого сада» — ее новый любовник покупает проданный за долги дом, чтобы все полностью перестроить). А кто-то не считает ни одного, зато уловит лейтмотив.
Прихватив друзей, три сестры и брат приезжают в загородный дом, построенный отцом,— в годовщину смерти папы нужно развеять его прах, урну с которым зажимает подмышкой резковатая училка Ольга. У всех в семье русские имена, но они немцы, часто обсуждают поездку в Берлин. В компании только один русский — сами понимаете, его фамилия Тузенбах, он невротик, недотепа, обладатель наследственного титула и часто рассуждает о том, как нелепо в XXI веке быть бароном. Муж Маши, учитель Тео (у Чехова — Федор Кулыгин), чем-то похож на соседа Александра (чеховский Вершинин) — тот живет неподалеку с покушающейся на самоубийство женой и двумя девочками. В прологе он попадает в дом, так как шел мимо и сильно поранил руку. Ему перевязывают рану, приглашают остаться на барбекю — как и соседку Наташу в жутком розовом платье и с голосом, позаимствованным у какой-то дурацкой зверушки из мультика.
Почти все действие происходит за стеклом, двухэтажный дом с большими окнами вращается, орошая зал все новыми запахами. Программист Андрей балуется дурью — аромат травы смешивается с запахом жареных сосисок. Под кайфом он и делает предложение Наташе, пока за тонкой стенкой бездетная Маша соблазняет Александра, а Ирина не хочет отдаться барону: «Ты с ума сошел — тут рядом мой брат кого-то трахает».
Все почему-то идет не так, и чем дальше, тем больше: Андрей и его жена наводнят дом детьми и пеленками, сестрам не останется в нем места. Маша решит сбежать с любовником в Сан-Франциско, но тот не сможет оставить жену. В последнем акте, пакуя вещи и обнаружив на кухне урну с прахом отца, Ольга вдруг надрывно закричит: «За четыре года мы так и не развеяли прах подонка, который строил этот дом, чтобы мы были в нем счастливы». Тузенбах, так и не смогший уйти от Ирины, застрелится, а старый доктор Роман (Иван Романович у Чехова), забытый в пустой комнате, как раз наденет наушники — и не придет ему на помощь.
Думая о том, что же так мешает героям сегодняшних «Трех сестер», вспоминаешь рассказ Рея Брэдбери, персонаж которого, отправившись на экскурсию в прошлое, раздавил какую-то бабочку — и, вернувшись в настоящее, обнаружил, что к власти, вопреки всем прогнозам, пришел кандидат от правой партии.
В финальных сценах спектакля Стоуна Наташа жалуется, что дом, оказывается, стоит на историческом месте: его можно снести, но строить здание с окнами, отливающими золотом,— как у башни Трампа — здесь нельзя.